Продолжаю цикл статей о моём заикании и о том, как я добился того, что не только полноценно жил и живу с этой особенностью, но и веду активную публичную деятельность, нисколько не стесняясь и не видя в этом большой помехи. Начало здесь.
Новый – логопедический – детский сад был ощутимо более человечным местом, чем предыдущий. Нет, воспитательницы там не были чадолюбивыми нянями, окружающими детишек лаской и добротой. Обычные тётки за 30, которым на детей по большому счёту наплевать. Отбыть бы рабочее время без происшествий, да и домой. Этот пофигизм был лично для меня просто спасением – ведь он означал, что детей не будут обливать супом или выгонять на холод в мокрых штанах. Хочешь – ешь, не хочешь – не ешь, всем наплевать. Кстати, потом выяснилось, что одна из работниц жила в частном доме и держала свиней, и чем меньше дети ели, тем ей было лучше. Нет, она не отнимала у детей, но и не переводила потенциальную свиную еду на ненужные экзекуции.
Минусом безразличия воспитательниц было то, что все конфликты между детьми, драки, потасовки в основном не прерывались. Но учитывая способ «борьбы за справедливость» в прошлом дет.саду, я был этому даже частично рад. Всё-таки противостоять такому же 5-6-летке проще, чем когда тебя по чужому приказу бьют фанерной лопаткой по лицу, а ты не имеешь права защититься или даже уклониться от удара.
Впрочем, справедливости ради надо сказать, что иногда воспитательницы с нами занимались. Учили буквам, счёту, письму и т.п. Но в основном была самостоятельная деятельность. Рисовали сами, играли сами, сидели в углу и глядели в потолок сами. Какие-то игры придумывали. Помню, один мальчик предложил играть в роботов. Он себя назвал «Робот номер пять». Из какого-то фильма. Я иностранных фильмов не смотрел (на инженерские 120 рублей видик за две-три тысячи не купишь), так что понятия не имел, кто это и как играть. Из роботов я знал только робозайца из «Ну, погоди!». Этот же мальчик предложил играть в крестоносцев и гладиаторов. Кто это такие я уже на детском уровне знал – первые это рыцари, а вторые это рабы, которые бились друг с другом на потеху зрителей. И ещё Спартак, который всех освободил. Так что в этой игре я очень даже понимал, что к чему.
Ну а что с заиканием? Я заикался часто и не понимал, что делать. У меня не было опыта, навыков борьбы с этим. Когда я начинал говорить, ещё перед первыми членораздельными звуками в горле начинало клокотать, спазмы, я издавал звуки, похожие на «агыа-агыа-агыа», и на этом всё заканчивалось, потому что перевести это в речь я не мог. Спазмы не давали. Агыакать я мог хоть минуту – совершенно вхолостую. Иногда, правда, получалось говорить без звукового вступления. Как это получалось – я не знал. Получалось и всё.
В этом возрасте я уже понимал, что дефектен по сравнению с «нормальными» детьми и выгляжу уродливо, смешно. Разумеется, это очень сильно било по самооценке. А главное то, что я, к этому возрасту уже мальчик начитанный и весьма развитый для шестилетки, боялся говорить. Как только я готовился что-то сказать, накатывала паника, страх, что я сейчас опять начну агыакать, ничего толком не скажу, а все будут смеяться и передразнивать. И станут считать, что я какой-то урод, станут брезговать мной, гнушаться, избегать. Ведь по детско-иерархическим неписанным правилам, если ты дружишь с тем, кто вызывает неприязнь, то сам становишься отверженным.
Впрочем, детский сад у нас был логопедический, а потому многие дети тоже имели дефекты речи. И некоторые похуже, чем я. Например, был один мальчик, который ужасно картавил, имел в 6 лет словарный запас и выражал мысли на уровне, пожалуй, трёхлетки. Больше двух слов связать не мог. И те произносил, не выговаривая половины букв. Это не являлось какой-то болезнью, просто он был очень запущен педагогически. Его родители – алкоголики – спровадили всех своих шестерых детей по пятидневкам и интернатам. Чтобы не мешали развлекаться. Мать, кстати, была награждена медалью материнства вначале II, а потом I степени. За то, что родила и «воспитала» вначале пятерых, а потом шестерых детей. Чуть-чуть до ордена «Материнская слава» не дотянула (а может и дотянула, не в курсе). Его дают, если родишь семерых. В статуте ордена, правда, не сказано ничего про алкоголизм орденоносной матери, интернаты, пятидневки, педагогическую запущенность и надо ли отнимать орден, если дети станут алкоголиками и/или преступниками. Родила - получай орден. Так-то! А вот если родишь одного-двух, но воспитаешь так, что оба станут академиками или героями, то ордена не дадут. Не заслужила. Кстати, орденов отцовской славы в принципе не существует. Наверно, семья советского образца наличия отца в семье, а также отцовского воспитания детей не предполагала. Видимо, это что-то чуждое и ненужное. Ирония, конечно. Печальная.
Вернёмся к детсадовском контингенту. Одна девочка была с лёгкой олигофренией. Ну и с дефектом речи, конечно же. Эта девочка отличалась агрессивностью, постоянно лезла в драку как на мальчиков, так и на девочек, ругалась матом, хамила воспитательницам. Потом, уже в школьном возрасте, она заболела очень серьёзно и практически постоянно находилась в психиатрической больнице.
Ещё несколько детей картавили, некоторые заикались. У части детей было отставание в речевом развитии (тоже из-за педагогической запущенности). Находились в группе дети и без дефекта речи, которые попали в дет.сад по территориальному принципу.
Надо отметить, что педагогически запущенные дети (из неблагополучных семей) отличались агрессивностью, дефицитом внимания. Им ничто не было интересно. Они не могли заниматься каким-то видом деятельности больше нескольких минут. Когда все начинали играть, рисовать или что-то строить (в песочнице, например), эти дети быстро утрачивали интерес к играм и начинали пакостить другим. Возникали драки. Таких детей было человека четыре, все они были мальчиками (за исключением той девочки с олигофренией).
Насмешки над речью были обычным явлением. Какой-нибудь педагогически запущенный мальчик с уровнем речевого развития как у трёхлетнего ребёнка мог смеяться над заиканием развитых мальчугана или девчонки, хотя сам ужасно картавил и не мог собрать в единое предложение и трёх слов. Но когда начинали смеяться уже над ним, он бросался в драку. Причём ударить мог любым предметом, который был в руке. Однажды один из таких хулиганов ударил одногруппника килем цельнодеревянного игрушечного корабля. То есть считай тяжёлым деревянным бруском с острой гранью. Крови было много, произошло ли сотрясение, ушиб мозга – не знаю.
Поскольку детский сад был логопедическим, с нами занималась логопед. Женщина за 30, к детям относилась хорошо, нам всем она очень нравилась. Каких только упражнений не было. И песни пели, и нараспев говорили, и хлопали себя по бедру в тот момент, как произнести первый звук, и скороговорки проговаривали. И перед настольным зеркальцем губами шевелили. Всех применённых способов борьбы с заиканием я уже не помню. Но проблема никуда не делась. Не могу сказать, было ли это последствием низкого профессионализма логопеда или такой у меня трудный случай.
Параллельно детсадовской жизни была ещё жизнь домашняя и дворовая. Домашняя жизнь текла вполне обычно. Мама тоже пыталась исправить заикание. Применяла те же известные методы. Говорить нараспев, тянуть первую букву слова. Кстати, под нами жила соседка, которая тоже заикалась, и она как раз тянула первую букву, чтобы начать говорить. Но у меня это не получалось. Наоборот, когда я пытался тянуть первую букву, спазмы и агыаканье возникали чаще. Уже потом, лет в 13-16, я понял и смог сформулировать для себя, в чём дело. Но в этом возрасте я лишь видел, что эти способы не работают.
Впрочем, родители надеялись, что это детское, и в пубертатном возрасте я это «перерасту».
Дворовая жизнь почти не касалась моего заикания. У меня были трое друзей (один уехал, когда нам было 6 лет). Ни один из них не глумился надо мной, не считал изгоем или каким-то уродом. Правда, изредка бывало, что мои непроизвольные звуки вызывали смех. Но это было так редко, что я просто не обращал на это внимание. К тому же этот смех не был издевательским: мальчишки очень старались его сдержать, чтобы меня не обидеть. Между тем я был заводилой, придумывал игры, и моё заикание как-то терялось на этом фоне.
Были какие-то ребята не из нашей компании (шпана), которые, услышав моё заикание, смеялись, передразнивали, пытались оскорбить словами. Но я на это внимания не обращал, так как не имел с ними никакой эмоциональной связи. Для меня это было всё равно, что кривлялся бы манекен за стеклом витрины.
Когда я заканчивал детский сад, я понимал, что придётся идти в школу, и это меня пугало. Ведь если в детском саду воспитательница могла пресечь драку или насмешки (хотя это бывало и редко), то в школе, как мне сказали родители, учительница на перемене уходит в учительскую, и дети предоставлены сами себе. А это значит, что хулиганы начинают прессовать тех, кто имеет какие-то изъяны: слабых, умных (для младше-школьной иерархии это изъян), одноклассников с дефектами. Слабым я, кстати, не был (в физическом развитии от сверстников не отставал), буду ли я «умным» по сравнению с другими я не мог отдавать себе отчёт, но вот заикание я уже ощутил в качестве дефекта и опасался, что будут объектом для насмешек и издевательств. Но проблемы возникли совсем не те, которые я предполагал.
Комментарии